Неточные совпадения
— Нет, — сказал Самгин. Рассказ он читал, но
не одобрил и потому
не хотел говорить о нем. Меньше всего Иноков
был похож на писателя; в широком и как будто чужом пальто, в белой фуражке, с бородою, которая неузнаваемо изменила
грубое его лицо, он
был похож на разбогатевшего мужика. Говорил он шумно, оживленно и, кажется,
был нетрезв.
Райский знал и это и
не лукавил даже перед собой, а
хотел только утомить чем-нибудь невыносимую боль, то
есть не вдруг удаляться от этих мест и
не класть сразу непреодолимой дали между ею и собою, чтобы
не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан
был и с живой, полной прелести, стройной и нежной фигурой Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее страсти к кому-то, вопреки, наконец, его
грубым предположениям в ее женской распущенности, в ее отношениях… к Тушину, в котором он более всех подозревал ее героя.
— Я вспоминаю затем, чтобы загладить, искупить свой грех, Катюша, — начал он и
хотел было сказать о том, что он женится на ней, но он встретил ее взгляд и прочел в нем что-то такое страшное и
грубое, отталкивающее, что
не мог договорить.
Подозревать, что своим намеком Веревкин
хотел прибавить себе весу, — этого Привалов
не мог по многим причинам: раз — он хорошо относился к Веревкину по университетским воспоминаниям, затем Веревкин
был настолько умен, что
не допустит такого
грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал себя, можно вывести только то, что он сразу
хотел поставить себя начистоту, без всяких недомолвок.
Там я
был волен, делал что
хотел, никто мне
не мешал; вместо этих пошлых речей, грязных людей, низких понятий,
грубых чувств там
были мертвая тишина и невозмущаемый досуг.
— Понимаю-с. Невинная ложь для веселого смеха,
хотя бы и
грубая,
не обижает сердца человеческого. Иной и лжет-то, если
хотите, из одной только дружбы, чтобы доставить тем удовольствие собеседнику; но если просвечивает неуважение, если именно, может
быть, подобным неуважением
хотят показать, что тяготятся связью, то человеку благородному остается лишь отвернуться и порвать связь, указав обидчику его настоящее место.
Если же вы
не захотите нас удовлетворить, то
есть ответите: нет, то мы сейчас уходим, и дело прекращается; вам же в глаза говорим, при всех ваших свидетелях, что вы человек с умом
грубым и с развитием низким; что называться впредь человеком с честью и совестью вы
не смеете и
не имеете права, что это право вы слишком дешево
хотите купить.
Бездарнее и отвратительнее сыграть эту роль
было невозможно,
хотя артист и старался говорить некоторые характерные фразы громко, держал известным образом по-купечески большой палец на руке, ударял себя при патетических восклицаниях в грудь и прикладывал в чувствительных местах руку к виску; но все это выходило только кривляканьем, и кривляканьем самой
грубой и неподвижной натуры, так что артист, видимо, родился таскать кули с мукою, но никак уж
не на театре играть.
И дождался-таки,
хотя я в то время готов
был сто против одного держать пари, что он никогда ничего
не дождется и что никогда к
грубому ноздреватому известковому камню
не прикоснется нежный, хрупкий бисквит.
Он
был смущен и тяжело обеспокоен ее сегодняшним напряженным молчанием, и,
хотя она ссылалась на головную боль от морской болезни, он чувствовал за ее словами какое-то горе или тайну. Днем он
не приставал к ней с расспросами, думая, что время само покажет и объяснит. Но и теперь, когда он
не перешел еще от сна к пошлой мудрости жизни, он безошибочно, где-то в самых темных глубинах души, почувствовал, что сейчас произойдет нечто
грубое, страшное,
не повторяющееся никогда вторично в жизни.
Везде повторяется одно и то же.
Не только правительство, но и большинство либеральных, свободно мыслящих людей, как бы сговорившись, старательно отворачиваются от всего того, что говорилось, писалось, делалось и делается людьми для обличения несовместимости насилия в самой ужасной,
грубой и яркой его форме — в форме солдатства, т. е. готовности убийства кого бы то ни
было, — с учением
не только христианства, но
хотя бы гуманности, которое общество будто бы исповедует.
Народ когда-то точно исповедовал нечто подобное тому, что исповедует теперь церковь,
хотя далеко
не то же самое (в народе, кроме этого изуверства икон, домовых, мощей и семиков с венками и березками, всегда
было еще глубокое нравственное жизненное понимание христианства, которого никогда
не было во всей церкви, а встречалось только в лучших представителях ее); но народ, несмотря на все препятствия, которые в этом ставило ему государство и церковь, давно уже пережил в лучших представителях своих эту
грубую степень понимания, что он и показывает самозарождающимися везде рационалистическими сектами, которыми кишит теперь Россия и с которыми так безуспешно борются теперь церковники.
Второй способ, несколько менее
грубый, состоит в том, чтобы утверждать, что
хотя действительно Христос учил подставлять щеку и отдавать кафтан и что это очень высокое нравственное требование, но… что
есть на свете злодеи, и если
не усмирять силой этих злодеев, то погибнет весь мир и погибнут добрые. Довод этот я нашел в первый раз у Иоанна Златоуста и выставляю несправедливость его в книге «В чем моя вера?».
Очевидно, что читатель ставит на первый план форму рассказа, а
не сущность его, что он называет преувеличением то, что, в сущности,
есть только иносказание, что, наконец, гоняясь за действительностью обыденною, осязаемою, он теряет из вида другую, столь же реальную действительность, которая
хотя и редко выбивается наружу, но имеет
не меньше прав на признание, как и самая
грубая, бьющая в глаза конкретность.
Я сужу об этой его радости
не столько по рассказам, как по его письму к Софье Николавне, которое я сам читал; трудно поверить, чтобы этот
грубый человек,
хотя умеющий любить сильно и глубоко, как мы видели, мог
быть способен к внешнему выражению самой нежной, утонченной заботливости, какою дышало всё письмо, исполненное советов, просьб и приказаний — беречь свое здоровье.
На следующий день он имел продолжительный разговор с своею дочерью, в котором представил ей все невыгоды иметь мужа ниже себя по уму, по образованию и характеру; он сказал, что мужнино семейство
не полюбит ее, даже возненавидит, как
грубое и злое невежество всегда ненавидит образованность; он предостерегал, чтобы она
не полагалась на обещания жениха, которые обыкновенно редко исполняются и которых Алексей Степаныч
не в силах
будет исполнить,
хотя бы и желал.
Разумеется, тайна
была открыта Алексею Степанычу, и он, несмотря на свое древнее дворянство, о котором довольно
напевала ему семья, принял мещанку-торговку как добрую, родственницу своей жены, и во всю свою жизнь обходился с ней с ласкою и уважением; он
хотел даже поцеловать
грубую руку калачницы, но та сама ни за что на это никогда
не соглашалась.
Он казался
не столько отлитым в форму, сколько вырубленным из
грубого материала и притом
грубым инструментом;
хотя ему
было на вид лет под сорок, — он казался тяжеловесным и неповоротливым, — обстоятельство, нисколько
не мешавшее ему считать себя первым красавцем в труппе и думать, что при появлении его на арене в трико телесного цвета он приводит в сокрушение женские сердца.
Трудно отыскать
хотя одну страницу в его исторических обозрениях, на которой бы
не было самых
грубых недосмотров, самых произвольных толкований, самых поразительных неверностей даже в простом изложении фактов.
Во всяком случае, то, что творится в нём,
не есть начало увлечения женщиной, это протест ума, оскорблённого столкновением, из которого он
не вышел победителем,
хотя его противник детски слаб. Нужно говорить с этой девушкой образами. Его обязанность — уничтожить её дикие понятия, разрушить все эти
грубые и глупые фантазии, впитанные её мозгом. Нужно обнажить её ум от заблуждений, очистить, опустошить её душу, тогда она
будет способна и вместить в себя истину.
Граф(вспылив наконец). Что ж мне за дело до их общества!.. Я его и знать
не хочу — всякий делает, как ему самому лучше: у меня, собственно, два достойных кандидата
было на это место: Вуланд и Андашевский — первый, бесспорно, очень умный, опытный, но
грубый, упрямый и, по временам, пьяный немец; а другой хоть и молодой еще почти человек, но уже знающий, работающий, с прекрасным сердцем и, наконец, мне лично преданный.
Яков налил водки,
выпил.
Грубые придирки обижали его, но он крепился,
не желая говорить так, как думал и
хотел, чтоб
не взбесить отца. Он немножко робел пред его взглядом, сверкавшим сурово и жестко.
Поручик, например, любил, может
быть, общество порядочных женщин и важных людей — генералов, полковников, адъютантов, — даже я уверен, что он очень любил это общество, потому что он
был тщеславен в высшей степени, — но он считал своей непременной обязанностью поворачиваться своей
грубой стороной ко всем важным людям,
хотя грубил им весьма умеренно, и когда появлялась какая-нибудь барыня в крепости, то считал своей обязанностью ходить мимо ее окон с кунаками [Кунак — приятель, друг, на кавказском наречии.] в одной красной рубахе и одних чувяках на босую ногу и как можно громче кричать и браниться, — но всё это
не столько с желанием оскорбить ее, сколько с желанием показать, какие у него прекрасные белые ноги, и как можно бы
было влюбиться в него, если бы он сам
захотел этого.
И в упреках его звучало искреннее негодование, смягчаемое только вежливостью да боязнью задеть стариковское самолюбие… То, что происходило с его отцом,
хотя и
не было для него полною неожиданностью, — он всегда знал отца за фантазера, — но возмущало его, как что-то
грубое, варварское, атавистическое. Кресты, кровь за кровь, Петры да Иваны — как все это нелепо!
Между тунгусским шаманом и европейским управляющим церковью — прелатом или (взяв для примера простых людей) между совершенно
грубым, чувственным вогулом, который поутру кладет себе на голову лапу медвежьей шкуры, приговаривая молитву:
не убий меня, и утонченным пуританином и индепендентом в Коннектикуте,
хотя и
есть разница в приемах, нет разницы в основах их веры, так как они оба принадлежат к одному и тому же разряду людей, которые полагают свое служение богу
не в том, чтобы становиться лучше, а в вере или в исполнении известных произвольных постановлений.
Однако идея Η. Φ. Федорова еще может
быть защищаема,
хотя и
не в столь прямолинейной и
грубой форме.
Материалисты проникнуты благочестием к Деметре,
хотя и в самом внешнем и
грубом ее аспекте, идеалисты же,
будучи лишены чувства материи,
не имеют и этого благочестия.
Форов
был прежалкий: он все время похорон даже нервно дрожал и сердился, кусал ногти и,
не чувствуя слез, кои из глаз его выпрыгивали, до того представлялся
грубым и неласковым, что даже
не хотел подойти ко гробу и поцеловать жену, и отвечал: „Зачем я стану ее мертвую целовать, когда я ее вволю живую целовал“.
Если я
не любил говорить ложь,
не крал,
не убивал и вообще
не делал очевидно
грубых ошибок, то это
не в силу своих убеждений, — их у меня
не было, — а просто только потому, что я по рукам и ногам
был связан нянюшкиными сказками и прописной моралью, которые вошли мне в плоть и кровь и которые незаметно для меня руководили мною в жизни,
хотя я и считал их нелепостью…
Здесь каждый
есть то, что он
есть, и здесь каждый
хочет быть не тем, что он
есть, — и этот бесконечный процесс о подлогах Я принял за веселый театр: какая
грубая ошибка, какая глупость для «всемогущего, бессмертного»…
Возмутительная операция эта
была совершена надо мною с самым
грубым насилием и при таком численном превосходстве со стороны моих врагов, что я никак
не мог
не сдаться,
хотя и бился до потери сознания.
— Да, — отвечал разжалованный, — он добрый человек, но он
не может
быть другим,
не может
быть человеком, с его образованьем и нельзя требовать. — Он вдруг как будто покраснел. — Вы заметили его
грубые шутки нынче о секрете, — и Гуськов, несмотря на то, что я несколько раз старался замять разговор, стал оправдываться передо мной и доказывать, что он
не убежал из секрета и что он
не трус, как это
хотели дать заметить адъютант и Ш.
Он так быстро пошел к своей квартире, что попал совсем
не в тот переулок, прежде чем выйти на площадь, где стоял собор. Сцена с этим „Петькой“ еще
не улеглась в нем. Вышло что-то некрасивое, мальчишеское, полное
грубого и малодушного задора перед человеком, который „как-никак“, а доверился ему, признался в грехах. Ну, он
не хотел его „спасти“, поддержать бывшего товарища, но все это можно
было сделать иначе…
У княгини страшно билось сердце; в ушах у нее стучало, и всё еще ей казалось, что доктор долбит ее своей шляпой по голове. Доктор говорил быстро, горячо и некрасиво, с заиканьем и с излишней жестикуляцией; для нее
было только понятно, что с нею говорит
грубый, невоспитанный, злой, неблагодарный человек, но чего он
хочет от нее и о чем говорит — она
не понимала.
Это неведение того, что дает счастье, эту бессознательность поэтических наслаждений я почти понимаю или привык к ней, встречав ее часто в жизни;
грубая, бессознательная жестокость толпы тоже
была для меня
не новость; что бы ни говорили защитники народного смысла, толпа
есть соединение
хотя бы и хороших людей, но соприкасающихся только животными, гнусными сторонами, и выражающая только слабость и жестокость человеческой природы.
Хотя Николай Герасимович и
не любил пруссаков, но должен
был отдать им полную справедливость, что
хотя они хорошо знали, что он именно тот русский, который два раза уже бежал и последний раз бежал от них же, пруссаков, но никакой вражды или
грубых действий по отношению к нему они
не применили и
были с ним безукоризненно вежливы, так что голландским и бельгийским полицейским властям хорошо бы поучиться вежливости у этих по репутации «
грубых» пруссаков.
— Как, чего же?
Не было бы органической связи, той
грубой, материальной: если
хочешь,"привязки", как выражается наш народ.
В самом доме
было множество комнат; зала, две гостиных, угольная составляли так называемую парадную часть дома. Убранство их
было несколько странно,
хотя не отличалось от домов других московских бар средней руки, по состоянию к которым принадлежал и князь Прозоровский. Рядом с вычурной мебелью попадались стулья домашнего,
грубого изделия из простого дерева, окрашенные желтой краской; рядом с картинами заграничных мастеров висела мазня доморощенного крепостного живописца.
— Пикни же он
грубое словечко, я ему глаза выцарапаю; мой Петенька и сучку царскую выпустит — посмей-ка он тогда тронуть волоском! А вот
быть по-нашему с Бироном; да я, господи прости!
хочу скорей лишиться доброго имени, пускай называют меня шлюхой, неумойкой, такой-сякой, коли я
не увижу головы врага нашего на плахе, а вот
быть,
быть и
быть…
Графиня,
хотя это далеко
было не в ее характере, попробовала взять настойчивостью, но наткнулась на почти резкий ответ, в первый раз услыхала
грубый тон мужа, обращенный по ее адресу.
— Вот посмотрите, господа, какая шальная эта баба. Она
хочет людей с голоду уморить. Велит все съестные припасы потопить или сжечь. Что же вы
будете есть, коли мы ее послушаемся и
не будем продавать вам пищи?
Не слушайте ее: она —
грубая деревенщина и
не знает толка в припасах, а нападает на нас только из зависти. Она бедна и
хочет, чтобы и все
были так же бедны, как она.
— Я ничем этого
не заслужила… Вы сами должны
были бы подумать, как нехорошо, когда в умном человеке, имеющем свои убеждения, вдруг видишь порыв
грубых чувств. Я
не могу теперь говорить связно, но я все-таки
не хочу давать вам право, да и никому на свете… будто я сама довела вас до этого.